— Позволить себя купить, — подхватила Анжелика, — подкупать самой, вести свирепую, невидимую глазу войну… Бррр! Я предпочитаю бороться иначе, — ее глаза азартно блеснули. — И если предстоит сражение, то пусть оно будет при свете дня на моей собственной земле… Только она одна, сдается мне, только она во всем этом безумии не потеряла цену… Я останусь здесь. Это для меня и плохо, и хорошо. Хорошо, поскольку мне страшно хотелось вновь повидать Пуату. Да, я не могла не вернуться. Так было суждено свыше. Я это поняла, еще когда в первый раз покинула Монтелу (помните, как меня, семнадцатилетнюю, увозила на юг повозка графа де Пейрака?). Так вот, после всех странствий я должна была вернуться на землю моего детства, чтобы сделать здесь свою последнюю ставку.
…То, что она сгоряча высказала, поразило самое Анжелику. В волнении она покинула Молина и медленно поднялась на вершину башенки. Оттуда открывался вид на ее владения. Тучный Монтадур, чей силуэт так часто мелькал на парковых дорожках, неужто он вообразил, что затворница все лето и осень будет безропотно дожидаться, когда явятся люди короля, чтобы заточить ее в другую тюрьму?
Если сегодня она так робка, что не отваживается даже спуститься в сад, то лишь затем, чтобы в избранный день ловко ускользнуть под защиту родного леса. А рыжеусый страж ничего и не заметит, он еще долго будет охранять пустую клетку, не догадываясь, что ее обитательница уже далеко.
Ведь этот дуралей ничего не смыслит в жизни природы! Откуда ему знать, что любой зверь роет себе нору с двумя выходами? Он думает, ей некуда деться! Да если будет нужно, она найдет убежище в лесистом Бокаже.
Но прежде чем решиться избрать участь изгнанницы, ищущей спасения от погони под зеленым пологом древесных крон, нужно все взвесить.
— Моя последняя ставка…
Еще раз отвоевать свободу будет потруднее, нежели вырваться из гарема султана. Там ей помогла ее женственная гибкость. Таиться в темноте, довериться ночи, молчанию пустыни, подобно слабому зверьку, сливающемуся с землей, призвать саму природу в союзники — подобные уловки в теперешних обстоятельствах не приведут к цели. Чтобы вырваться из упругих и крепких тенет короля Франции, надобны сила и блеск, шум и вызов, мужская жестокая сила.
Возвратившись к людям своего круга, госпожа дю Плесси-Белльер не надеялась найти среди них союзника. Никого, кто бы решился помочь из дружбы, страсти или, на худой конец, ради выгоды. С какой ловкостью молодой король сумел привлечь на свою сторону всех и вся! Нет такого вельможного гордеца, кто бы не склонялся перед его властью. Она перебрала их имена: Бриенн, Кавуа, Лувуа, Сент-Эньян… Но все это — призраки… А Лозен — в тюрьме, он просидит там годы и годы, выйдет в старости. От прежней его жизнерадостности не останется и следа…
Стоя на тесной площадке, окруженной белым парапетом, она вглядывалась вдаль.
— Пуату, ты меня защитишь?
Черепица острых башенок отливала свинцовым блеском. Их флюгера поскрипывали от поднявшегося с болот влажного ветра. Широко раскрыв крылья, в чистом небе над замком плыл сокол.
Лес начинался за Плесси. Перед ним курчавилась зелень парка, желтела полоска поля, а вдалеке, левее, меж небом и землей то ли облаком, то ли тенью лежали знаменитые болота Пуату.
Со своей башенки Анжелика не могла приметить там никаких признаков жизни. Раскидистые деревья Бокажа скрывали от глаз ровную зелень полей. Дома арендаторов таились под сенью огромных каштанов. Деревни были так затеряны в глуши, что звук их колоколов тонул в лесном шуме.
Земля религиозных войн. Совсем невдалеке было то проклятое поле, где в 1562 году войска католиков вырезали сотню мужчин, женщин и детей, собравшихся на проповедь. А почти рядом, около Партене, еще помнят рейтара-протестанта, что готовил себе фрикассе из ушей монахов. Земля бунтовщиков и бандитов, Брюскамбиля и «босоногих», которые при Ришелье охотились за сборщиками налогов. Край болотных людей, за которыми при Мазарини вотще гонялись солдаты, а те утекали у них из рук, «словно угри в водосточных канавах».
Ребенком Анжелика была уверена, что все чужаки — иностранцы, если не враги. Она смотрела на них косо, полная подозрительности и недоверия, безотчетно боясь того, что они несли с собой и что могло внести смуту в таинственный порядок земли ее детства, понятный только ей и ее близким. Теперь она опять ощущала то же. Милая, надежная линия здешнего горизонта не должна пропустить посланцев французского короля, когда они явятся, чтобы арестовать ее.
Солдаты, стоявшие на часах и набивавшие трубки, рассеянно теребя кисеты, были немногочисленны. В Пуату их перебьют по первому сигналу. То же случится и с отрядами, преследующими протестантов. Уже нескольких непутевых вояк обнаружили с перерезанной глоткой в канавах, а женщины из Морве и Меля, которых пытались силком притащить к мессе, швыряли в лицо солдатам пепел и пыль, и те, ослепленные, убирались в Плесси ни с чем.
Герцог де Ламориньер и два его сына, принадлежащие к могущественному гугенотскому роду, укрылись в гроте у брода в Санти, предварительно прикончив драгунского лейтенанта, пожелавшего занять их поместье.
Теперь почти все рассказы кормилицы Фантины заканчивались так: «Военные люди все разрушили, и жители ушли в леса», или же: «Бедный рыцарь хотел избежать королевской мести и укрылся на болотах, где прожил два года, питаясь только угрями и дикими утками…»
Стемнело. В лесу протрубил рог. То не был охотничий зов: наверное, какой-то скрывавшийся гугенот подавал тайный знак единоверцам. Один из них, барон Исаак де Рамбур, жил невдалеке на холме, в старом полуразрушенном замке, башни которого чернели в закатном небе. На трубный зов издалека тонко отозвался охотничий рожок, потом снизу послышалась ругань встревоженного Монтадура. С тех пор как проклятый предводитель еретиков Ламориньер захватил лес, гугеноты редко переходили в истинную веру. Хотя храмы неверных были закрыты и опечатаны, толстый вояка мог бы поклясться, что эти ночные бабочки не в добрый час ускользали в чащу, чтобы распевать псалмы в каком-нибудь тайном месте. Он хотел было их там накрыть, но солдаты боялись темных лесных закоулков, а попытка за большие деньги подкупить браконьеров-католиков, чтобы те служили проводниками, не удалась.
Анжелику преследовало видение. Ей чудилось: к воротам замка примчится всадник, и это будет король. Он заключит ее в объятия, шепча: «Незабываемая моя!» — слова, которые никакая другая женщина не слышала из его уст.
Но, слава создателю, прошли времена, когда король мог вскочить на коня и помчаться в погоню за любимой, как некогда в пору его страсти к Марии Манчини. Он тоже стал пленником, невольником собственного величия. Ему оставалось одно: ждать обнадеживающей весточки от де Бретея:
— Сударь, она явится?
А придворная лиса склоняется перед ним, пряча лукавую усмешку:
— Сир, госпожа дю Плесси еще не оправилась от чудовищных тягот своего путешествия.
— А почему она не отправила с вами послания? Питает ли она все еще слепое озлобление к нашей персоне?..
— Увы, сир, боюсь, что это так.
Король сдерживает вздох, и взгляд его теряется в зеркальной глубине Большой галереи. Увидит ли он, как она, сломленная и терзаемая раскаяньем, приблизится к нему? Он сомневался в этом, и предчувствие рисовало ему образ заколдованной красавицы на башне, которую сторожат очарованный лес и темные воды.
Глава 6
Анжелика бежала под деревьями. Она сняла сапожки и чулки, и мох ласкал ее босые ноги. По временам она останавливалась и, задыхаясь, прислушивалась. В счастливом озарении она узнавала тропу и вновь бросалась вперед. Свобода пьянила! Она тихо смеялась: как легко оказалось спуститься в подвал, отыскать среди бочонков вина маленькую дверцу в подземелье, коим располагает каждое почтенное дворянское обиталище.
Подземный ход в Плесси не напоминал удивительные сводчатые катакомбы с отводными коридорами в городские клоаки, начинавшиеся в колодце парижского особняка Ботрейн и тянувшиеся под всем городом вплоть до Венсенского леса. Нет, в Плесси был лишь зловонный сырой лаз, по которому ей пришлось ползти на четвереньках. Вынырнув в каких-то кустах, она разглядела замок и солдат, делавших обход. Она была надежно укрыта от их взглядов, так что часовые не могли и помыслить, что в эту минуту их поднадзорная удаляется, скользнув под переплетенные ветви кустарника.