Анжелика, измучившись от бешеной скачки и тряски, негодовала:

— Вы, сударь, желаете моей смерти! Остановитесь хоть на несколько часов. Я больше так не могу.

Де Бретей только посмеивался:

— Какая вы неженка, мадам. Разве вы не испытывали больших тягот в королевстве Марокко?

Она не отважилась сказать ему, что беременна. Вцепившись руками в сиденье или в дверцу, изнемогая от пыли, она молилась о том, чтобы адская скачка, наконец, прекратилась.

Однажды вечером, в конце изнурительного дня, экипаж, на всем скаку поворачивая на каком-то крутом холме, встал на два колеса и опрокинулся. Возница, предчувствуя недоброе, успел придержать лошадей, от этого удар оказался не столь сильным, как можно было бы опасаться, но все же Анжелику перевернуло, она сильно ударилась об отломавшееся сиденье и тотчас почувствовала, что случилось непоправимое.

Ее немедленно извлекли из кареты и уложили на траву у дороги. Де Бретей, бледный от страха, наклонился над ней. Если госпожа дю Плесси умрет, король ему этого никогда не простит. В некоем прозрении он почувствовал, что дело идет о его голове, и уже ощутил холодок секиры палача у себя на шее.

— Сударыня, — умоляюще проговорил он, — вам было больно? Но все уже прошло, не так ли? Ведь удар был пустяковый.

— Это ваша вина, глупец! — крикнула она ему в лицо, и в ее голосе были испуг и отчаяние. — Вы.., с вашей проклятой скачкой.., вы отняли у меня все… Я из-за вас все потеряла, вы, ничтожество!..

И вцепилась ногтями ему в лицо, оставив на щеках глубокие царапины.

На импровизированных носилках солдаты отнесли ее в ближайшее селение. Увидев, как ее платье окрасилось кровью, они сочли свою пленницу серьезно раненной. Но хирург, за которым побежали, осмотрев ее, заключил, что здесь требуется не он, а повивальная бабка.

Анжелику поместили в доме мэра; она чувствовала, как с той, другой жизнью из нее уходит ее собственная…

Толстые стены зажиточного деревенского дома пропитались запахом капустного супа, и от этого ее мутило еще больше. Красное, лоснящееся от пота лицо незнакомой матроны временами надвигалось на нее и слепило до боли, как закатное солнце. Всю ночь почтенная лекарка не без отваги сражалась за жизнь этого диковинного, словно бы бестелесного существа с рассыпанными по подушке волосами цвета меда, со странно смуглым лицом. На восковых щеках темными пятнами проступал загар, веки наливались свинцом, у уголков рта пролегли сиреневые тени… Все это говорило опытному взгляду о близкой смерти.

— Не надо, моя хорошая, не надо, — шептала добрая женщина, склоняясь над полубесчувственной Анжеликой.

Анжелика отстранено следила за пляской теней вокруг ее ложа. Вот ее приподняли, застелили постель свежими простынями, медная грелка, согревая ложе, мягко и щекотно протанцевала вокруг нее. Она почувствовала себя лучше, холод, сковавший ее члены, сменился теплом: ее растерли, потом дали стакан горячего пряного вина.

— Выпейте, моя милая, надо обновить вам кровь, а то вы много ее потеряли.

До нее стал доходить терпкий вкус вина с корицей и имбирем…

Ах, запах пряностей.., запах счастливых странствий!.. Именно с такими словами на губах умер старый Савари.

Анжелика открыла глаза и увидела перед собой большое окно с тяжелыми занавесями, а за окном — густой, как дым, туман.

— Долго до утра? — спросила она.

Женщина с красными щеками, сидевшая у ее изголовья, посмотрела на нее с удовлетворением.

— Да уж давно день. А в окне — не ночь, а туман от реки. Она течет там, внизу. Свежо сегодня. В такое время лежат в постели, а не скачут на почтовых. Вы славно подгадали. Теперь, когда вы уже выбрались, можно сказать, что вам повезло.

Поймав яростный взгляд Анжелики, матрона удивилась и решила настоять на своем:

— Ну что вы, что вы! Ведь для дамы в вашем положении дети никогда не желанны. Я-то уж знаю! Немало тех, кто посылал за мной, чтобы избавиться от воробышка, пойманного некстати. Ну, с вами-то все обошлось. И без особых хлопот, хотя страху, понятно, вы на меня нагнали!

Огорченная молчанием своей подопечной, она продолжала:

— Поверьте мне, хорошая вы моя, ни о чем жалеть не надо. От детей только жить тяжелее. Если их не любишь, они очень мешают. Если любишь — становишься слабой. И потом, — заключила она, пожав плечами, — потеря невелика. Если уж вас это так печалит, то с вашей красотой ничего не стоит произвести на свет еще одного!

Анжелика до боли стиснула зубы: ребенку от Колена Патюреля уж больше не бывать. Теперь она действительно чувствовала себя свободной от всего и всех. Мощная волна ненависти поднялась в ней, спасая от отчаяния. Ярость была похожа на горный поток, еще не пробившийся к своему устью, но давала силы сопротивляться, внушала неистовое желание выжить, чтобы отомстить. Отомстить за все!

Между тем ей грозили новые беды. Она ясно представила, как в окружении стражников ее, словно самую вероломную из заговорщиц, вновь повезут к повелителю королевства. На какую кару он ее обречет? Какая новая темница уготована ей?

Глава 2

В ночи разнесся странный тревожный звук и замолк, словно угаснув. «Сова,

— подумала Анжелика, — ищет добычи…» Птица вновь издала далекий бархатистый крик, заглохший в подсвеченном луной тумане.

Анжелика приподнялась на локте. При лунном свете матово блестели черно-белые мраморные плиты. В молочном сиянии, лившемся в открытое окно, все казалось исполненным магии весенней ночи. Привлеченная светом, молодая женщина поднялась. Ей удалось устоять на непослушных, ослабевших ногах. Словно очарованная душа, она шагнула навстречу лунному лучу. Увидев только что взошедшую полную серебристую луну, она пошатнулась и вцепилась в подоконник.

Под ночным небом темнел обрывистый берег, ровно курчавился лес. Тесно стоящие деревья поднимали к луне ветви, как канделябры, в королевском серебре листвы.

— Ты! — выдохнула она.

С недалекого дуба снова сорвался крик совы, на этот раз четкий, резкий, и ей показалось, что он донес до нее весть из родного Ниеля.

— Ты, — повторила она, — ты! Мой лес, моя роща!

Почти неощутимый порыв ветра донес легчайший аромат цветущего боярышника, наполняя душу ни с чем не сравнимой нежностью. Она жадно задышала. Сухость в груди исчезала, по телу заструились новые соки. К ней возвращались силы, она могла уже стоять не опираясь. Оглядевшись, она увидела над альковом картину в золоченой раме: молодой бог-олимпиец пиршествовал среди сонма богинь. Она была в Плесси. В этой самой комнате давным-давно, когда ей было шестнадцать лет, Анжелика, маленькая дикарка, подглядывала за любовными утехами принца Конде и герцогини де Бофор.

Да, и на этих же самых черно-белых плитах она некогда очнулась, полная боли, слабости, унижения, и смотрела, как удаляется по коридорам замка красавец Филипп, ее второй супруг, столь жестоко отпраздновавший брачную ночь. И здесь же настигли ее тяготы второго вдовства, прежде, нежели она поддалась, очарованная, соблазнам Версаля.

Анжелика снова опустилась на матрас, брошенный на пол, находя в жесткости импровизированного ложа успокоительную негу. Одним по-звериному ловким движением она завернулась в покрывало, словно в бурнус на песке пустыни. Тревожное полубессознательное ожидание, изводившее ее во время болезни, сменилось глубокой безмятежностью. «Вот я и дома, — с облегчением подумала она. — Я вернулась домой… Теперь нет ничего невозможного».

Ее разбудили солнце и привычно плаксивый голос служанки Барбы, тянувшей одно бесконечное причитание:

— Вы только посмотрите на нее, на бедную мою даму… Всегда одно и то же! На земле, как собака! Стелю, стелю ей постель, но каждую ночь у нее достает силенок стянуть, едва я отвернусь, все на пол, и лежит она там, скрючившись, ни дать ни взять, больная псина. «Знала бы ты, Барба, как славно спать на земле! — говорит она мне. — Знала бы, как славно!» Вот же напасть! И подумать, до чего она раньше любила всяческие удобства, сколько перин ей было надобно, и то, бывало, никак не согреется. Ах! Что могут эти варвары за год сделать с человеком, уму непостижимо. Вот, господа, расскажите об этом королю!.. Хозяйка моя такая красивая, такая нежная. Вы же сами еще недавно видели ее в Версале, а теперь взгляните — ну, как тут не заплакать! Никогда бы не подумала, что она сама так с постелью управляется, но, поверите, каждую ночь все повторяется снова. Нет, дикарей этих надо всех поубивать… Король, господа, должен бы их наказать!..